Судьба — это мы - Леонид Васильевич Ханбеков

Нечаянно грохнули на лестнице новоселы термос. Грохнули да и забыли бы о нем «среди радостных хлопот своего первого настоящего новоселья. Но нашелся человек, на которого пустячное это происшествие произвело сильное впечатление».

Вот и сталкиваются два взгляда на жизнь. Один, мастера-новосела: посуда бьется к счастью! (К чему себе и людям портить настроение?) И другой, бритоголового старика с круглыми, как у летучей мыши, ушами, жильца с нижней площадки:

«Небогато вещичек-то… Редкостный термос укокали… Такой термос не скоро сыщешь. Импорт!»

Симпатии автора безоговорочно принадлежат мастеру и его друзьям. Лучшее тому подтверждение — финал новеллы:

«Когда дверь (за неожиданным гостем. — Л. Х.) захлопнулась, в комнате грянул смех — молодой, безудержный, как весенние раскаты грома».

Впрочем, несимпатичных персонажей в новеллах Татьяничевой вообще не густо. Она находит в людях изюминку, увлечение, страсть, чудинку, наконец, и не резонерствует, а тонко заставляет читателя любоваться этими людьми — необыкновенными и непростыми нашими современниками, соседями по лестничной площадке, попутчиками, сослуживцами. И кажется, мы не раз встречали славных молодоженов, заложивших в доме отдыха добрую традицию — уезжая, сажать на память деревья и кустарники («Молодожены»); видели мудрого врача, который умел в своей нужнейшей работе правильно рассчитать не только действие лекарства, но и понять душевную тревогу человека, обратившегося к нему за помощью («Важнее всего»); слышали трубу старого музыканта, будящего по утрам рыбацкий поселок («Полковой трубач»); благодарили швею из заводского ателье, которая каждой своей заказчице щедро отдает неистощимый запас душевного тепла («Красивая линия»)…

В сборниках, о которых я веду речь, есть еще одна группа коротких рассказов. Их, пожалуй, вернее всего назвать этюдами. Это картины природы, наброски человеческих характеров, порой язвительные, ироничные, но чаще добрые; размышления о поступке, который обрадовал или огорчил, заставил задуматься. Среди них — «Самая красивая», «Сундук», «Филиал общежития», «Вяз», «Глаза», «Опровержение», «Память»…

В кратком предисловии к книге своей землячки известный прозаик Евгений Пермяк очень точно заметил:

«Краткость, выразительность и образность особенно ценны в прозе. Проза, обладая этими тремя качествами, неизбежно становится поэтической»{47}.

Да, проза Людмилы Татьяничевой была прозой образа, настроения, но она была и прозой большой мысли. Во всех книгах ее прямо или косвенно, громко или приглушенно звучит мотив одухотворенной жизни, призыв к выпрямлению творческой личности, звучит протест против всего, что мешает человеку раскрыть, проявить себя в созидании, в общем движении общества вперед.

Она была неутомима в работе. Даже к очеркам своим, созданным в пору газетной юности, случалось, неоднократно возвращалась, чтобы «освежить» или развить, углубить характер героя после новых встреч с ним, после своих раздумий над его судьбой во времени.

Так было, к примеру, с очерком о знаменитом магнитогорском сталеваре Алексее Грязнове. В «Живой мозаике» есть цикл небольших очерков под названием «Три судьбы». Он открывается рассказом об этом необыкновенном человеке («Улица сталевара Грязнова»). Судьба героя емка, многомерна, и даже краткий, в четыре-пять страниц, рассказ о ней производит глубокое впечатление.

Кто такой Грязнов? Будучи секретарем парткома завода в Белорецке, он просится на Магнитку: хочет быть на самом переднем крае борьбы за социализм. Начинает на Магнитке с отчаянно тяжелой работы — с заправщика. После смены едва добирается до койки в бараке, продуваемом всеми ветрами. Но не сдается. Становится подручным сталевара. Затем сталеваром-инициатором соревнования за скоростные плавки. Затем совмещает работу мастера и сталевара. В апреле 1940 года наркомат черной металлургии специальным решением поддерживает эту патриотическую инициативу Грязнова. Война прерывает взлет талантливого, влюбленного в жизнь и в свою огневую профессию человека.

Как только представилась возможность, поэтесса вернулась к образу этого подвижника и патриота: в соавторстве с мужем Н. Смелянским ею была написана документальная повесть «Улица сталевара Грязнова»{48}.

Уже в журнальном варианте («Знамя») повесть была замечена критикой и причислена к несомненным удачам текущей литературы, в центре внимания которой люди созидательного труда и ратного подвига, люди героических судеб.

«Один из зачинателей стахановского движения на Урале, — отмечалось в «Литературной газете», — знатный сталевар, соревновавшийся со знаменитым Макаром Мазаем, Грязнов прожил жизнь, достойную легенды. Он погиб, сраженный вражеской пулей, вместе с батальоном, которым командовал, отбивая яростные атаки превосходящих сил гитлеровцев. Очерк Л. Татьяничевой и Н. Смелянского не только дань памяти герою, но и живой рассказ о славных делах наследников Грязнова, которые сегодня продолжают его дело, из его рук получив эстафету героизма»{49}.

У каждого художника свой угол зрения, свое видение человека, характера, частного и типического. У каждого мастера свои приемы обобщения. Познакомившись внимательно с прозой поэтессы, наверняка обнаружишь сюжеты, к которым Татьяничева обращалась не раз. К примеру, сравним новеллу «Тысяча первый вариант» и стихи «Соль удачи», новеллы «Мастер» и стихи «Мастерство». Много схожих интонаций в новелле «Последний барак» и стихах «Сто двенадцатый барак», в новелле «Встреча с юностью» и стихотворении «Первая деталь», в новелле «Комбат» и стихотворении «Дежурная сестра»…

Поэтическая миниатюра в прозе — явление, издавна свойственное русской литературе. Вспомним хотя бы знаменитые стихотворения в прозе И. С. Тургенева. Примеру романиста, любившего этот жанр почтительной и преданной любовью, последовал И. А. Бунин. В наши дни к прозаической миниатюре обращались Константин Паустовский, Михаил Пришвин, Василий Шукшин… Нередко прибегают к этому прошедшему испытания временем жанру Федор Абрамов и Виктор Астафьев, Владимир Солоухин и Юрий Бондарев…{50} Так что Людмиле Татьяничевой было и у кого поучиться, и с кем соперничать.

Искусство прозаической миниатюры родственно искусству стихотворения. Труд писателя, как сравнил однажды Чингиз Айтматов, граничит здесь с искусством гравера: та же трудоемкость, та же экономичность изобразительных средств, та же точность штриха.

Татьяничева в прозе использует минимум эпитетов, минимум метафор, минимум жаргонизмов; отличительные черты ее почерка — простота и доверительность разговора, искренность и самобытность героев, предельная выразительность самой ситуации.

Короткие рассказы Татьяничевой отличает широта диапазона. В них спокойная, рассудительная умудренность и незлобивая ирония; нарождающиеся, непривычные и отживающие, уходящие в небытие приметы жизни; россыпь самых разнообразных людских типов и примечательных поступков, портреты современников и многоцветная панорама жизни. Своим общим звучанием они производят